Сергей Довлатов
  VelChel.ru 
Биография
Хронология
О Довлатове
Галерея
Рисунки
Афоризмы Довлатова
Романы
  Зона
… 4 фев. 1982 года. Нью-Йорк
  … 17 фев. 1982 года. Нью-Йорк
  … 23 фев. 1982 года. Нью-Йорк
  … 11 марта 1982 года. Нью-Йорк
  … 19 марта 1982 года. Нью-Йорк
  … 4 апр. 1982 года. Миннеаполис
  … 17 апр. 1982 года. Нью-Йорк
  … 3 мая 1982 года. Бостон
  … 17 мая 1982 года. Принстон
  … 24 мая 1982 года. Нью-Йорк
  … 30 мая 1982 года. Нью-Йорк
  … 7 июня 1982 года. Нью-Йорк
  … 11 июня 1982 года. Нью-Йорк
  … 16 июня 1982 года. Нью-Йорк
  … 21 июня 1982 года. Нью-Йорк
  Компромисс
  Заповедник
  Ремесло
  Наши
  Чемодан
  Иностранка
  Филиал
  Записные книжки
Повести
Рассказы
Литература продолжается
Интервью
Статьи
Ссылки
Казино с выводом денег на карту
 
Сергей Донатович Довлатов

Романы » Зона » 4 февраля 1982 года. Нью-Йорк

(записки надзирателя)

Имена, события, даты - все здесь подлинное. Выдумал я лишь те детали,
которые несущественны.

Поэтому всякое сходство между героями книги и живыми людьми является
злонамеренным. А всякий художественный домысел – непредвиденным и

случайным.
Автор

Письмо издателю

4 февраля 1982 года. Нью-Йорк

Дорогой Игорь Маркович!

Рискую обратиться к Вам с деликатным предложением. Суть его такова.
Вот уже три года я собираюсь издать мою лагерную книжку. И все три года - как можно быстрее.
Более того, именно «Зону» мне следовало напечатать ранее всего остального. Ведь с этого началось мое злополучное писательство.
Как выяснилось, найти издателя чрезвычайно трудно. Мне, например, отказали двое. И я не хотел бы этого скрывать.
Мотивы отказа почти стандартны. Вот, если хотите, основные доводы:

Лагерная тема исчерпана. Бесконечные тюремные мемуары надоели читателю. После Солженицына тема должна быть закрыта...

Эти соображения не выдерживают критики. Разумеется, я не Солженицын. Разве это лишает меня права на существование?
Да и книги наши совершенно разные. Солженицын описывает политические лагеря. Я - уголовные. Солженицын был заключенным. Я - надзирателем. По Солженицыну лагерь - это ад. Я же думаю, что ад - это мы сами...
Поверьте, я не сравниваю масштабы дарования. Солженицын - великий писатель и огромная личность. И хватит об этом.
Другое соображение гораздо убедительнее. Дело в том, что моя рукопись законченным произведением не является.
Это - своего рода дневник, хаотические записки, комплект неорганизованных материалов.
Мне казалось, что в этом беспорядке прослеживается общий художественный сюжет. Там действует один лирический герой. Соблюдено некоторое единство места и времени. Декларируется в общем-то единственная банальная идея - что мир абсурден...
Издателей смущала такая беспорядочная фактура. Они требовали более стандартных форм.
Тогда я попытался навязать им «Зону» в качестве сборника рассказов. Издатели сказали, что это нерентабельно. Что публика жаждет романов и эпопей.
Дело осложнялось тем, что «Зона» приходила частями. Перед отъездом я сфотографировал рукопись на микропленку. Куски ее мой душеприказчик раздал нескольким отважным француженкам. Им удалось провезти мои сочинения через таможенные кордоны. Оригинал находится в Союзе.
В течение нескольких лет я получаю крошечные бандероли из Франции. Пытаюсь составить из отдельных кусочков единое целое. Местами пленка испорчена. (Уж не знаю, где ее прятали мои благодетельницы.) Некоторые фрагменты утрачены полностью.
Восстановление рукописи с пленки на бумагу - дело кропотливое. Даже в Америке с ее технической мощью это нелегко. И, кстати, недешево.
На сегодняшний день восстановлено процентов тридцать.
С этим письмом я высылаю некоторую часть готового текста. Следующий отрывок вышлю через несколько дней. Остальное получите в ближайшие недели. Завтра же возьму напрокат фотоувеличитель.
Может быть, нам удастся соорудить из всего этого законченное целое. Кое-что я попытаюсь восполнить своими безответственными рассуждениями.
Главное - будьте снисходительны. И, как говорил зек Хамраев, отправляясь на мокрое дело, - с Богом!..


Старый Калью Пахапиль ненавидел оккупантов. А любил он, когда пели хором, горькая брага нравилась ему да маленькие толстые ребятишки.

- В здешних краях должны жить одни эстонцы, - говорил Пахапиль, - и больше никто. Чужим здесь нечего делать...

Мужики слушали его, одобрительно кивая головами. Затем пришли немцы. Они играли на гармошках, пели, угощали детей шоколадом. Старому Калью все это не понравилось. Он долго молчал, потом собрался и ушел в лес.

Это был темный лес, издали казавшийся непроходимым. Там Пахапиль охотился, глушил рыбу, спал на еловых ветках. Короче - жил, пока русские не выгнали оккупантов. А когда немцы ушли, Пахапиль вернулся. Он появился в Раквере, где советский капитан наградил его медалью. Медаль была украшена четырьмя непонятными словами, фигурой и восклицательным знаком.

«Зачем эстонцу медаль?» - долго раздумывал Пахапиль.

И все-таки бережно укрепил ее на лацкане шевиотового пиджака. Этот пиджак Калью надевал только раз - в магазине Лансмана.

Так он жил и работал стекольщиком. Но когда русские объявили мобилизацию, Пахапиль снова исчез.

- Здесь должны жить эстонцы, - сказал он, уходя, - а ванькам, фрицам и различным гренланам тут не место!..

Пахапиль снова ушел в лес, только издали казавшийся непроходимым. И снова охотился, думал, молчал. И все шло хорошо.

Но русские предприняли облаву. Лес огласился криком. Он стал тесным, и Пахапиля арестовали. Его судили как дезертира, били, плевали в лицо. Особенно старался капитан, подаривший ему медаль.

А затем Пахапиля сослали на юг, где живут казахи. Там он вскоре и умер. Наверное, от голода и чужой земли...

Его сын Густав окончил мореходную школу в Таллинне, на улице Луизе, и получил диплом радиста.

По вечерам он сидел в Мюнди-баре и говорил легкомысленным девушкам:

- Настоящий эстонец должен жить в Канаде! В Канаде, и больше нигде...

Летом его призвали в охрану. Учебный пункт был расположен на станции Иоссер. Все делалось по команде: сон, обед, разговоры. Говорили про водку, про хлеб, про коней, про шахтерские заработки. Все это Густав ненавидел и разговаривал только по-своему. Только по-эстонски. Даже с караульными псами.

Кроме того, в одиночестве - пил, если мешали - дрался. А также допускал - «инциденты женского порядка». (По выражению замполита Хуриева.)

- До чего вы эгоцентричный, Пахапиль! - осторожно корил его замполит.

Густав смущался, просил лист бумаги и коряво выводил: «Вчера, сего года, я злоупотребил алкогольный напиток. После чего уронил в грязь солдатское достоинство. Впредь обещаю. Рядовой Пахапиль».

После некоторого раздумья он всегда добавлял:

«Прошу не отказать».

Затем приходили деньги от тетушки Рээт. Пахапиль брал в магазине литр шартреза и отправлялся на кладбище. Там в зеленом полумраке белели кресты. Дальше, на краю водоема, была запущенная могила и рядом - фанерный обелиск. Пахапиль грузно садился на холмик, выпивал и курил.

Страница :    << [1] 2 > >
 
 
    Copyright © 2022 Великие люди - Сергей Довлатов